Восьмая надежда.

В то время, когда волосы мои покрыла седина, являющаяся признаком старости, эти углубляющие и без того глубокий сон молодости — суматоха мировой войны, неразбериха моего плена и то славное и почетное положение, в котором я оказался по прибытию в Стамбул, возникшее от того, что, начиная от халифа, шейхуль-ислама и главнокомандующего, и до учеников медресе, все оказали мне гораздо больше благосклонности и симпатий, чем я заслуживаю, что настолько углубило опьянение молодости и исходящее от него духовное состояние, и тот сон, что я почти видел уже этот мир неизменным, а себя — навечно слившимся с ним...